– Ишь, заливается, – вслушиваясь в собачий лай, с непонятным Глебу одобрением произнес участковый. – Не иначе белку углядела, хозяина зовет – чтоб, значит, стрельнул. Рабочая псина! Это Андреича, военного пенсионера, гончая. Он на третьей линии живет, считай, безвыездно. Охотится, рыбачит... Рыбалка здесь у нас исключительная, а уж грибов, ягод всяких...

– Знаю, – перебил Глеб, – слышал уже.

– Это от кого же? – удивился участковый.

– Да так, рассказывал один... певец здешних мест.

– А кто такой? Может, знаю?

– Может, и знаешь, – сказал Глеб. – Ты мне лучше другое скажи. Это, конечно, твоя земля, но я впервые вижу, чтобы участковый в дачном поселке каждую собаку знал. С чего бы это, а?

Участковый хмыкнул, длинно сплюнул на землю, бросил окурок под ноги и растер его по бетону сапогом.

– Так ведь, кроме как здесь, во всем моем околотке украсть нечего. Одно гнилье да ломье, а тут о-го-го как руки-то можно погреть! Даже наводчика не требуется – заходи в любой дом, не ошибешься. Особенно там, на верхних дачах, где асфальт. Там, брат, в домах такой достаток, что и в городе не у всякого имеется, не то что в деревне.

– А ты, значит, при них вроде сторожа, – сказал Глеб.

Участковый слегка подобрался и даже передумал закуривать новую сигарету.

– Вижу, к чему ты клонишь, – неприязненно заявил он. – Продался, мол, старлей Серегин, за малую мзду буржуйские дачи караулит, как пес цепной, а на то, что у пенсионерки исподнюю юбку с веревки во дворе украли, ему наплевать с высокого дерева... Только у моих пенсионерок красть уже нечего, давно у них все украли, а кто украл, того я не достану – руки, понимаешь, коротки, чином не вышел. А у местных олигархов, не дай бог, худое ведро умыкнут – э, брат, тут уж пыль до небес! Всех на ноги поднимут до самого верха, мне потом из министерства звонят и каждый раз в постовые разжаловать грозятся. Так что я уж лучше того, профилактически...

– Да понял я, понял, не кипятись, – сказал ему Глеб. – Мне-то что? Наоборот, удобно, что ты полностью в курсе...

– Да чего там "в курсе", – мигом остыв, махнул рукой участковый. Он сунул в зубы свою "примину" и, прикуривая от спички, невнятно произнес: – Вот, взять, к примеру, хоть эту дачу. Здесь чуть ли не месяц настоящие мазурики жили, я их видел, говорил с ними, а толку? Слыхал, они тогда, по весне, Эрмитаж хотели грабануть, да ни хрена у них не выгорело. Один такой представительный, даже симпатичный, бывшим военным назвался...

– Жулик он, а не военный, – просветил участкового Глеб. – Аферист, мошенник высшей пробы.

Всероссийский розыск и портреты во всех отделениях милиции.

– Ну?! – ничуть не смутившись, воскликнул участковый. – Видишь, а я и не узнал. Ничего, другой раз встречу – не уйдет.

– Не встретишь. Убили его, – внес окончательную ясность Глеб. – Омоновец застрелил. Прямо там, на Дворцовой площади.

– А второй? Ну, этот, маленький?

– Подельники прикончили.

– Ты смотри, что делается! Ну, от бога-то, известное дело, не спрячешься...

Нашаривая в кармане отмычки, Глеб поднялся на крыльцо и на всякий случай подергал дверную ручку. Дверь неожиданно легко открылась.

– Так, – сказал Слепой и вынул пистолет.

Краем глаза он заметил, что участковый сделал то же самое. Ему вспомнилось, как этот чудак тогда, весной, поставил свой "Урал", без нужды загородив выезд "девятке" Кота, как будто не жил на самом деле, а играл главную роль в каком-то крутом боевике, и сразу захотелось попросить старлея Серегина спрятать свой пугач от греха подальше. Глеб сдержался и, держа оружие наготове, вошел в полумрак застекленной веранды.

Очень быстро выяснилось, что за пистолеты они хватались напрасно: дом был пуст, как и следовало ожидать. Зола в камине на первом этаже еще хранила остатки тепла; она выглядела нетронутой, ее явно никто не перемешивал, и ничего похожего на остатки обгоревшего холста Глебу обнаружить не удалось. Это, впрочем, еще ни о чем не говорило: картина могла сгореть целиком, а пепел вовсе не обязательно перемешивать – бросил сверху полено-другое, и все...

"А ведь дело швах, – подумал Глеб, поднимаясь с корточек и отставляя к стене кочергу, которой ковырялся в золе. – Если он был напуган и подался в бега, зачем ему было заезжать на дачу? Предположим, он хранил здесь картину. Тогда, конечно, заехать было просто необходимо. А зола почему теплая? Решил напоследок погреться у камина? Ох, маловероятно... Спалил он ее, похоже. Как пить дать спалил".

– Листья успел собрать, – заметил участковый. Он стоял у окна и курил, глядя во двор. – Гляди-ка, врач, а хозяйственный.

– Какие листья? – спросил Глеб, подходя к окну.

– Да вон, видишь? – указал дымящейся сигаретой участковый. – Вон, в сторонке, куча горелая...

Глеб выглянул в окно и действительно увидел не до конца сгоревшую кучу опавшей листвы, над которой все еще поднимался едва заметный белый дымок, свидетельствовавший о том, что листья внутри продолжают медленно тлеть. Жухлая, но аккуратно подстриженная трава газона выглядела так, словно ее причесали, а на пустых, еще не перекопанных, уже успевших прорасти сорняками грядках виднелись параллельные борозды, оставленные граблями.

У Глеба словно пелена с глаз упала. Мансуров отправился на дачу уже после памятного разговора с Ириной Андроновой – то есть это он жене сказал, что на дачу, а на самом деле в бега. И вот, подаваясь в бега, человек приезжает-таки на дачу, и не просто приезжает, а сгребает и жжет опавшую листву, топит камин...

Глеб в три быстрых шага пересек кухню и рывком распахнул холодильник. Так и есть: нарезанная колбаса, огурчики на блюдце, недопитая бутылка коньяка – "Хенесси", между прочим... С огурцами-то! Да, вот и говори после этого, что он не псих... Настоящий извращенец!

Однако вкусовые пристрастия доктора Мансурова к делу не относились. Фокус тут был в другом: увиденное здесь никак не соотносилось с представлениями Глеба о том, как должен себя вести преступник, решивший поиграть в прятки с правосудием. Или у него, как говорится, позднее зажигание? Сначала не придал разговору с чокнутой пациенткой в клинике значения и спокойно отправился на дачу – хлопотать по хозяйству, готовить свою "фазенду" к недалекой уже зиме, – а потом, когда дошло, что на самом деле мог означать этот странный визит, потерял голову от страха, бросил все, прыгнул за руль – как был, в рабочей одежде и чуть ли не с бутылкой коньяка в желудке, – и рванул к финской границе. Вон и грабли возле сарая стоят, и сарай, между прочим, не заперт, как и сама дача...

"Вот будет хохма, – подумал Глеб, – если он сейчас вернется с прогулки по берегу залива и спросит: а что это, мол, вы тут делаете, уважаемые? По какому праву вы сюда вломились, что ищете? Что-что?.. "Мадонну Литта"! Вот уж действительно привет от Ирины Константиновны... Погоди, – сказал он себе, – а машина-то как же? Угнали? Ну, допустим, покатались и бросили. С полным баком. Неповрежденную. Почти новую и очень дорогую, с цифровой магнитолой и бортовым компьютером внутри – вот так просто взяли, покатались, а потом аккуратно заперли и ушли, забрав с собой ключи. До границы при этом километров восемь, а до ближайшего населенного пункта на нашей стороне все двадцать наберется. Лесом, пешком, да по нынешней погоде... Отличная версия! Если начать обдумывать ее всерьез, поневоле задашься вопросом: а есть ли в этом деле хоть один вменяемый фигурант или все они просто сбежали от доктора Сафронова? Нет, Глеб Петрович, ты, хоть и Слепой, не можешь не видеть, что тут что-то в высшей степени не так..."

Поманив за собой участкового, он вышел во двор и осмотрелся. Куча листьев все еще лениво тлела, распространяя горький запах гари, который ни с чем нельзя было спутать. На всякий случай Глеб поворошил ее прутиком, но в ней, естественно, ничего не оказалось, кроме уже упомянутых листьев, мелких веточек и сухих, местами подпаленных прядей скошенной травы. В открытом настежь сарае также не обнаружилось ничего интересного. Там хранился скудный сельскохозяйственный инвентарь, кое-какие плотницкие инструменты, а также всевозможный, покрытый ровным слоем пыли хлам, который рано или поздно скапливается в любом редко посещаемом помещении, – какие-то дырявые ведра, рассохшиеся бочонки, сломанные грабли, лопаты без черенков, молотки без ручек, щербатые, рыжие от ржавчины ножовки, консервные банки, полные гнутых гвоздей, негодных шурупов и болтов со сбитой резьбой, – мусор, который и использовать нельзя, и выбросить недосуг.